У биологической коммуникации нет альтернатив
Главная > Медиа > Новости > У биологической коммуникации нет альтернатив
8 Февраля 2017
У биологической коммуникации нет альтернатив
Любовь Стрельникова и Генрих Эрлих представляют в «Репном» экспертную группу в области химии. Любовь Николаевна с 1984 года в научной журналистике, больше 20-ти лет и по сей день — главный редактор журнала «Химия и жизнь» и директор Центра популяризации научных знаний «НаукаПресс». Доктор химических наук Генрих Владимирович – ведущий научный сотрудник химфака МГУ и профессиональный литератор, член Союза писателей России. Оба они популяризаторы естественных наук и признанные учителя для многих молодых ученых. О важности учительской роли и системных образовательных изменениях в высокотехнологичное время, о достижениях медицины, возможностях и препятствиях для современных исследователей науки – в двойном интервью профессиональных химиков. 

НЕ НАДО АБСОЛЮТИЗИРОВАТЬ ИНТЕРНЕТ

DSC_8190.jpg— Вы пользуетесь соцсетями?

Любовь Стрельникова: Это требует времени, причем каждый день, а у нас его совсем нет. Если у вас есть друзья, вы не можете не отвечать. А держать в голове, что ты должен… Ты и так много должен успеть сделать. У тебя только одна голова, только две руки и только 24 часа. Мы предпочитаем биологическую коммуникацию, у которой нет альтернатив. Повстречаться, поговорить, посмотреть в глаза…

— Как увеличение скорости времени в цифровой век влияет на качество и глубину образования?

Генрих Эрлих: А почему вы решили, что скорость выросла?

Любовь Стрельникова: Скорость в смысле доступа к информации? Мы сами пользуемся интернетом как источником информации.

Генрих Эрлих: В чем еще проявляется ускорение времени?

— Быстрые ответы. Быстрое принятие решений. Моментально – гипотеза и обсуждение, распространение информации.

Генрих Эрлих: Сократилось время принятия решений – и в чем это выражается? Сейчас больше стали делать в единицу времени? «Бла-бла» стало больше, а дел больше не стало. Век информации – это ведь не только интернет. О веке информации заговорили до того, как появился интернет. Он на наших глазах развивался. Трудно представить, но мы жили в эпоху, когда интернета не было. И тогда говорили: вот, сейчас все ускоряется… Но вы посмотрите: стало больше слов, а не достижений.

Любовь Стрельникова: Ну а как это считать, Генрих? Я с Ирой согласна, есть внутреннее ощущение нарастающей скорости.

Генрих Эрлих: Всех убеждают в этом. А я говорю молодым, что у меня в их возрасте уже и дети были, и диплом доктора наук, который я получил в 31 год, и многого чего другого. А вы что к этому возрасту сделали? Кроме того, что вы инициативу проявляли, слова говорили, в фейсбуке сидели. И выясняется, что ничего предъявить не могут. Или вот говорят, в бизнесе быстрее сделки заключаются. А в чем это выражается? Предприятия построили? Больше денег зарабатывают? Нет, не больше.

Любовь Стрельникова: То самое присутствие в интернете и соцсетях задает темп. Быстрая смена новостей, непрерывное обновление постов дает ощущение, что время стремительно несется. В данном случае интернет – это ведь инструмент, который эту иллюзию и формирует. А на самом деле, если проанализировать то, о чем говорит Генрих, мы видим процесс инфантилизации.

Главная опасность – мы абсолютизируем инструмент, который дается нам в руки. В свое время нам было дано радио, а счастья как не было, так и нет. Тогда заговорили об уроках по радио, в школах устанавливали соответствующие устройства, начался бум. Затем появляется телевидение. Все, видеоуроки! В школах устанавливаются телевизоры, на телевидении начинаются образовательные программы, проходит какое-то время – где телевидение в школе? Где радио? Сейчас у нас новый инструмент – учителей заставляют повсеместно использовать цифровые технологии на уроках. Большая ошибка! Я надеюсь, что эта история логичным образом сойдет на разумный уровень. Образование – это ведь институт передачи знания, накопленного предыдущими поколениями. Весьма консервативный институт, предполагающий две стороны – учитель и ученик. Взаимодействие между ними – это не просто передача знания, это передача жизненного опыта, системы ценностей, да и просто манеры поведения. Я открыл интернет – я получил знания? Да ничего ты не получил, прочитал и забыл.

— Вы говорите о важности обратной связи, верификации сведений?

Любовь Стрельникова: Это и умение использовать знания, и дискуссия, и наблюдение за учителем: как он реагирует, как формулирует мысли. Учишься, просто глядя на него, как он себя ведет в сообществе, как он с тобой взаимодействует, это важнейший навык биологической коммуникации. В школу за этим ходят.

В Европе элитарные школы (где родители платят большие деньги, чтобы определить туда детей) – это места, свободные от гаджетов, куда идешь с тетрадкой, ручкой и книгой. Остальное у тебя будет потом. В школе бессмысленно устраивать соревнование со средой, в которой дети живут. Более того, есть задача оторвать их хоть на какое-то время от смартфонов и ноутбуков. Если приходишь в школу – формулируй свои мысли. Не вычитывай ответ, а выходи и рассуждай, и посмотрим, можешь ли ты логически мыслить, выстроить систему аргументации, доказать, убедить – вот что такое образование. Это иллюзия, будто образование можно взять в интернете, таких единицы. Среди них есть люди, которые не могут ходить в школу по физическим причинам – не могут передвигаться или плохо ходят, видят, слышат, и у них такая тяга к знаниям, такая мотивация и жизненная сила, что они их берут. На занятиях в «Репном» мы говорили о Циолковском, который не мог ходить в традиционную гимназию и был вынужден сам получать образование (после того как переболел краснухой, он очень плохо слышал). Он ходил в Румянцевскую библиотеку, читал книги. Его приметил директор библиотеки Николай Федоров, известный философ, автор русского космизма. И у Циолковского появился учитель. Федоров не только говорил ему, какие книги читать, но он тратил время на то, чтобы с ним разговаривать и обсуждать, а потом вовлек его в свой круг, где были и Толстой, и Вернадский, и Чижевский, которые как раз и разрабатывали философию русского космизма, эту идею, которая должна была объединить человечество – и это главный вклад отечественной философии в мировую. Не будь Федорова, не было бы Циолковского. А цифровые технологии – это всего лишь инструмент. Бессмысленно давать задание ученику написать реферат, потому что он откроет интернет, скачает его оттуда и даже не прочитает.

Генрих Эрлих: Он даже может составить сносный текст из разных источников, но это будет копипаст: надергать – вставить.

Любовь Стрельникова: А смысла ноль. Школа занимается важной вещью: то, что в педагогике называется глубина переработки информации. Ведь эта интернет-история, когда просто зашел и взял – это нулевой уровень переработки. Глубину может обеспечить только взаимодействие с педагогом, владеющим методикой.

Генрих Эрлих: Причем это желательно делать опять-таки в личном общении.

Любовь Стрельникова: На каждом этапе жизни у человек есть учитель. Сначала это родители, потом школьный учитель. Меня студенты спрашивают: образование получили, а дальше что? Я всегда говорю: ищите следующего учителя.

Генрих Эрлих: Если хотите чего-то добиться, надо общаться с людьми более высокого уровня. Это как в спорте: если хотите выигрывать, сначала надо долго проигрывать. Все время за кем-то тянуться, чтобы было нужно напрягаться. Через напряжение происходит рост.

Любовь Стрельникова: Возьмем, к примеру, теннис. Теннисисты не хотят играть с игроками более низкого уровня. Они могут сделать одолжение знакомому, но всегда стремятся к тому, чтобы спарринг-партнер был хоть чуть-чуть выше. Когда есть дельта, ты будешь расти, когда общаешься с себе подобными в безличном интернете – нет.



Лекция «Сделаем это по-научному». Октябрь 2016


НАУЧНОЕ ТВОРЧЕСТВО И КУЛЬТУРА ОБРАЗОВАНИЯ

DSC_7937.jpg— Среди современных студентов распространена критика зубрежки: зачем запоминать много, если все можно узнать в интернете? Доступ к информации есть, главное вовремя достать. 

Генрих Эрлих: Во-первых, есть проблема сформулировать запрос правильно. А они не могут сформулировать, так как для этого надо много знать. И даже если запрос правильный, не могут правильно оценить полученную информацию, потому что интернет выбрасывает сразу много, и иногда на первое место выдается совершенно неадекватное и неправильное. А следующее касается преподавателей. Когда Эйнштейн был уже немолодой человек, его пригласили читать лекции в Принстон. Ну зачем он нужен как лектор, между нами? Вот нам академики читали, а мы посмеивались: какие-то общие рассуждения, нединамично… Зачем ставить опытного и обычно харизматичного человека? Не для того, чтобы он как таковые знания передавал, показывал вывод уравнений. Само личное присутствие, аура, которая от записи не идет. Это мы потом уже поняли, какие люди нам лекции читали! Как он рассуждает, бормочет, пишет на доске, это происходило на глазах и производило самое сильное впечатление. Потом переваривалось со временем, и ты начинал понимать, что такое научное творчество. От таких лекций больше толку, чем когда человек вышел, отбубнил. Просто текст можно и в учебнике прочитать, и в интернете.

— Вы рассказывали о своих достижениях к 30-ти годам, но сейчас положение преподавателя вуза изменилось и уже не имеет того статуса, как в советское время.

Генрих Эрлих: Почему именно советское, на Западе те же устремления, карьерные соображения и статусность везде действуют одинаково. Но если раньше можно было сделать научную карьеру в своем университете, достойную жизнь себе обеспечить, то сейчас с этим сложнее. Ты знаешь, что если будешь заниматься наукой, то получишь 12 тысяч рублей в месяц оклад и место доцента в институте в лучшем случае. Это системные изменения.

Любовь Стрельникова: Проблема с преподаванием в вузах, конечно, существует. Система задается сверху, образование – это государственная институция. И пока в высших эшелонах не сложится картинка, пока не будет ясна цель – зачем ребенок ходит в школу, институт, университет, что мы хотим получить на выходе – эта система не начнет работать. Хаос, который мы сейчас наблюдаем в университетах – это следствие того, что государство не определилось. В Москве еще ничего, а на периферии действительно невысокие зарплаты. В результате доцент или профессор вынужден как заяц бегать по вузам города: здесь прочитал, выскочил и думать не хочет, что там дальше. Какая тут дискуссия… Для настоящего педагога принципиально важно не отчитать и дверью хлопнуть, а понять, это вообще воспринято, легло на какую-то почву, дало результат?

Генрих Эрлих: Раньше была система: ты ассистируешь академику на лекции, допустим, в химии ты показываешь опыты, проводишь демонстрационный эксперимент, готовишь ему презентацию, при этом наблюдаешь, как он это делает. Ты как бы на скамейке запасных, но потом уже становишься основным игроком. А сегодня это молодежи не интересно вообще, потому что деньги маленькие. Потому что государство говорит: все, университет – это место, где мы делаем науку. Но мы там не делаем науку, мы там учим, так было в России всегда. Это в Америке наука делается в университетах, а в России это традиционно Институты РАН и Академия наук как таковая, а университеты готовят для них кадры. Модель организации науки мы позаимствовали в Германии: сначала у нас появилась Академия наук, а потом академия сформировала университет. В Великобритании наоборот: сначала появились Кембридж и Оксфорд, а потом Королевское общество. Исторические традиции сильны, нельзя их трогать. На традициях держится культура, в том числе культура образования. Как только полез туда с топором, система рушится, и это происходит сейчас с университетским образованием.

 

ЗОЖ – ДОРОГО, ГМО – НЕ СТРАШНО

— Мировая медицина опирается на диагностику и профилактику. Наша медицина все больше уходит в фармацевтику. Куда это нас приведет?

Генрих Эрлих: Весь Запад стоит именно на фармацевтике. Диагностика нужна для фармацевтики.

DSC_8048.jpg

Любовь Стрельникова: Культура диагностики, которая была в России, заставляла молиться на нас мировое медицинское сообщество. Один из наших известных врачей рассказал мне историю, когда к ним на практику приехали ординаторы из США. Их подводят к пациенту: поставьте диагноз. – Как «поставьте»? – Ну послушайте его, пропальпируйте. – Нет, так невозможно. Надо сделать томографию, рентген, УЗИ, взять анализы. – Господи, зачем же так сложно? Наш врач посмотрел, послушал и поставил абсолютно точный диагноз, который потом подтвердился. Для американца это был шок! А сейчас мы теряем традиции в медицине.

Генрих Эрлих: Остались исключительно таблетки. Медикаментозное лечение – вся современная терапия.

Любовь Стрельникова: Фарма – гигантская индустрия. С профилактикой на Западе получше, они активно и успешно навязывают здоровый образ жизни.

Генрих Эрлих: В чем у меня есть большие сомнения, потому что эта успешность навязывается очень узкому слою населения США. Кроме тех, кто следует этим рекомендациям, вся остальная Америка – смотреть страшно. Сейчас страшно становится смотреть и на Европу. Еще лет 20 назад, если видишь кричаще толстых людей на улицах Европы – это американцы, а европейцы нормальные подтянутые люди. А сейчас из-за распространения ожирения и в Европе их не удается различить.

Любовь Стрельникова: ЗОЖ – это очень дорогая история. Гамбургер, чипсы и картошка фри в Макдональдсе придуманы, чтобы дешево наесться от пуза. А если ты хочешь натуральное мясо, натуральную рыбу, натуральные фрукты и овощи, даже приготовить все это самому будет значительно дороже, чем питаться фастфудом.

— Как вы относитесь к распространению технологий генетической модификации?

Генрих Эрлих: Лично я очень хорошо отношусь.

— А как же здоровье нации?

(хором): А кто сказал, что это влияет на здоровье нации?

Генрих Эрлих: Все мы – продукты генетического модифицирования. Каждый из нас – продукт смешения генов его родителей. Да и сам человек появился в результате эволюции, то есть смешения генов низших видов и естественного отбора лучших, наиболее приспособленных вариантов.

Любовь Стрельникова: Опасения строятся на чем: если мы все съели какую-то продукцию, которая содержит клетки, а каждая клетка содержит ДНК, а ДНК содержит гены, которые отвечают за те или иные признаки, и вдруг мы этот чужой ген поглотили и он у нас как заработал! Смотрите, мы едим мясо со времен появления человека как такового. ДНК коровы содержит гены, отвечающие за рога, копыта, хвост, шерсть. За десятки тысяч лет хоть у кого из людей вырос хвост или копыта? Нет. Человек – всеядное существо. Наш организм так устроен: он берет все необходимое, перерабатывает на части и использует для своих нужд. Эта технология природы. Благодаря этому мы можем есть что угодно. Другое дело, что сейчас появились уникальные технологии, и мы можем в ДНК обычного риса встроить ген, отвечающий за производство и синтез бета-каротина, предшественника витамина А, и будет желтый рис, его уже сделали. Что такое рис? Это 90% крахмала, совсем чуть-чуть белков, чуть микроэлементов, в основном это высокоуглеводная пища. Рис – это основная еда, которую каждый день ест 4 млрд на Земле, но в ней нет витаминов, без которых человеку не жить. Для них и придумали золотой рис, и они его с удовольствием едят, потому что так получают не только крахмал, но еще и витамин А.

9ebb77b8e4ac.jpg 
Л. Стрельникова. Из чего все сделано? Рассказы о веществе. – М.: Яуза, 2011.


— Выходит, что наличие отметки «без ГМО» – это никакое не преимущество, а чистый маркетинг?

Любовь Стрельникова: Страшно представить, какой урожай картошки мы теряем каждый год от колорадского жука (завезенного, к слову, из Америки). В геном картофеля встраивают ген, отвечающий за продукцию таких веществ в ботве, которые отпугивают колорадского жука. Это сохраняет нам урожай. Кто ест ботву? Мы не едим, значит, вреда нет. Созданы генетически модифицированные сорта сои, пшеницы, десятки видов сельхозпродукции, устойчивой к засухе, к наводнениям.

— Если для человека в этом вреда нет, откуда тогда критика?

Любовь Стрельникова: Тут проблема более глубокая, есть две причины. Первая – нет единодушия в самом научном сообществе. Есть некая группа, она в меньшинстве, которая всячески пытается доказывать, что ГМО вредно. Доказательств нет, эксперименты некорректные и дают ложные выводы. Эта дискуссия в научном сообществе приводит в растерянность тех, кто краем уха что-то слышит. И есть консервативная история под названием культура питания. Она складывалась в семье, в популяции, у разных национальностей веками. Человек не очень охотно, особенно с возрастом, пробует какие-то новации. И если поставят две тарелки и скажут, вот эта обычная, а эта ГМО, то даже я, химик, рефлекторно выберу обычную.

— Наверное, в Америке вопросы питания с большей легкостью разрешаются, потому что у них нет этой культуры?

Любовь Стрельникова: Молодая совсем страна, какая культура, это мировое общежитие.

DSC_7928.jpgГенрих Эрлих: У них нет агитации против, у них есть агитация за, и тому, что говорят в СМИ, там верят. Те же ученые говорят, что нет никаких доказательств, что это опасно. В Европе наоборот сильна агитация против. Она строится не на том, что ГМО вредны сами по себе, а на их вреде для европейского сельского хозяйства, это вопрос экономической конкуренции. А вот для Латинской Америки и других бедных и густонаселенных стран ГМО – это вопрос выживания.

Любовь Стрельникова: Нас очень много на Земле, и в последние 100 лет сложилась индустрия питания, поставленного на поток. Концентраты, консервы, переработанная несколько раз продукция, как будто ее уже кто-то ел – это бизнес и поиск более дешевого сырья. А где его взять, чтобы всем дать и сахар, и жиры – отсюда и пальмовые масла, и фруктоза, и переработка кукурузы, и все это для человека не очень хорошо, потому что он должен есть то, что ему природой предназначено. Организм так устроен: чтобы еду переварить, он должен потратить энергию, и если вы едите нормальную пищу, она требует энергии на переработку. Как только вы едите все эти чипсы, вафли, все рафинированное, энергии не требуется, организм ее не затрачивает и начинает запасать. Индустрия питания, которая сформировалась в середине 20 века после Второй мировой войны, неизбежно привела к тому, что мировое население начало стремительно толстеть. А чтобы вести здоровое питание, надо иметь мозги, хорошее образование и традиции внутри семьи. И, повторюсь, это дорого.

Генрих Эрлих: Проблема еще в том, что мы уже не можем хорошее от плохого отличить, и не только в еде. Уже утеряны способности отличать хорошую литературу от плохой, и так во всех областях культуры.




Лекция «Наука о революции и Революция в науке». Октябрь 2016


   ФИНАНСИРОВАНИЕ И БЮРОКРАТИЗАЦИЯ НАУКИ

— Какие меры принимаются в России, чтобы консолидировать у нас ученых и приостановить процесс утечки мозгов в другие страны?

Любовь Стрельникова: Есть государственный проект по присуждению мегагрантов ученым во всем мире, которые могут говорить на русском или имеют при себе ассистента, осуществляющего контакт. Любой университет в нашей стране может подать заявку на мегагрант. Смысл таков: университет открывает у себя научную лабораторию, ее организует некий профессор (например, Паоло Маккиарини* из Италии), по его проекту эта лаборатория структурируется – помещение, необходимое оборудование – и он там начинает обучать и вместе с аспирантами этого университета делать современную науку. В случае с Маккиарини это регенеративная медицина – очень прикладная история, когда из стволовых клеток человека выращиваются его органы, здесь это трахея. На мегагранты каждый год выделяются десятки миллионов рублей.

*Примечание «Репное»:
В конце 2011 года Паоло Маккиарини создал на базе Кубанского государственного медицинского университета лабораторию регенеративной медицины в рамках освоения мегагранта в размере 150 млн рублей. Эта сумма была выделена на 2011–2013 годы с возможным продлением на 1-2 года и стала беспрецедентной для российской науки.

— В Европе есть подобные госпроекты по большим грантам?

Любовь Стрельникова: Очень много русских, которые работают в науке на Западе, теперь приходят в Россию за деньгами. Бюрократизация науки страшная в Европе: гранты не получить, отчитаться невозможно. И они теперь возвращаются к нам, вот пусть хоть в таком виде, и говорят, что эта бюрократия убьет западную науку.

Генрих Эрлих: Причем там наши люди довольно известные, проработавшие лет по двадцать. А бюрократизация сейчас везде. Половина времени работы ученого у нас в стране уходит на заполнение форм отчетности. Это непередаваемо.

Любовь Стрельникова: В школах то же самое: учителя стонут, их завалили бумагами, они теперь непрерывно что-то пишут – справки, планы, отчеты... Есть такие сильные преподаватели, которые могут сказать: да не буду я ничего заполнять, дайте мне с детьми поработать, но таких мало. Учитель – это же массовая профессия, и нужно повышать категорию, чтобы зарплата росла, создавать портфолио и непрерывно его кому-то предъявлять, что-то доказывать, вместо того чтобы думать, как с детьми разговаривать и этим тончайшим процессом заниматься. Это общемировая ситуация, и в медицине то же самое, только разве теперь у нас лучше лечат? Нет, все обкладываются документами, чтобы себя обезопасить на случай какого-то иска.

Генрих Эрлих: И надо сказать, какая-нибудь немецкая или американская бюрократия нашей еще сто очков вперед даст по количеству бумажек.

— Так почему же продолжают уезжать, если у нас не хуже, чем там?

Любовь Стрельникова: Явление утечки мозгов стали внимательно изучать социологи и психологи в 90-х годах. И они выяснили причины, почему уезжают наши молодые специалисты: вовсе не за деньгами! В этом списке первое – жилье. Человек приехал из Урюпинска или дальнего сибирского города, закончил университет, поступил в аспирантуру, жил в общежитии, а как только он защитился, ему на следующий день говорят: освободи. Талантливые ребята рождаются по всей стране равномерно, не только в Москве и Питере, и его готовы взять на работу, но где и на какие средства он снимет квартиру?

Генрих Эрлих: Второе, чтобы реализовать свое блестящее университетское образование и свой потенциал, человеку нужны условия, а именно оборудование. Современную науку без современных приборов не сделать. Ты не можешь даже войти в этот пул, где ученые соревнуются между собой, потому что сопоставляются результаты, полученные на приборах определенного класса.

Третий важнейший момент – доступ к информации. Сейчас у нас с этим стало получше, есть государственные программы, есть РФФИ (Российский фонд фундаментальных исследований) и прочие, которые дают университетам и академическим институтам доступ к научным журналам. Это же безумно дорого, подписка на один научный журнал – это несколько тысяч «у.е.» в год, у нас не всякая библиотека может подписаться.

— Как государство решает эти вопросы?

Любовь Стрельникова: Вопрос с жильем по-прежнему не снят. Дорогущее оборудование сейчас поназакупили по госпрограммам федеральные исследовательские университеты, но они не знают, что с этим делать, потому что должны быть специалисты, которые на этом оборудовании будут работать. А проблема с информацией решается, появились электронные базы данных, теперь наши университеты имеют к ним доступ.

Генрих Эрлих: Но частное лицо не может получить доступ к базам, его оплачивает государство. И если, допустим, завтра у них где-то защелкнет, вычеркнут строчку из бюджета и перестанут платить, то и доступа к информации не будет. А без этого работать невозможно.

— Труды российских ученых попадают в эти же мировые базы данных?

Любовь Стрельникова: Если они публикуются в этих западных высокорейтинговых изданиях, то попадают.

Генрих Эрлих: Там многие наши журналы фигурируют, дело доходит до анекдота. Я говорю сотруднице: достань статью 2014 года из «Успехов химии» и пришли мне. Она входит в базу и говорит: на русском скачать не могу. Это же западные базы данных, англоязычный вариант скачать можно. А чтобы скачать на русском, надо лезть в отечественную базу данных, и наш родной журнал хочет за это деньги.

Любовь Стрельникова: Потому что журналу надо на что-то выходить.

Генрих Эрлих: Государство должно его содержать! Научный журнал не может существовать на коммерческих условиях, это нонсенс.


 10-0001.jpg          11-0001.jpg            f31f82440c3ab66adefb17c98eeab8c2.jpg 
№10 Октябрь №11 Ноябрь №12 Декабрь

Журнал «Химия и жизнь», 4-й кв. 2016

  

— А в стране есть меценаты в области химии? Спонсоры, заинтересованные в продвижении именно вашей отрасли науки?

Любовь Стрельникова: Меценатов в широком смысле нет. На семинаре мы рассказывали слушателям про Христофора Семеновича Леденцова, благотворителя конца 19 – начала 20 вв. из семьи вологодского купца. Отец умер, оставив состояние, и сын его многократно приумножил. Был блестяще образован, знал восемь языков, объездил всю Европу. Семья его жила аскетично, жена и дети никогда не знали роскоши. Приумножение капитала было сделано с единственной целью: по завещанию, в течение трех лет после его смерти должно быть учреждено Общество друзей человечества, которое будет поддерживать единственную институцию, способную создать благосостояние человечества и приблизить рай на земле – науку. Общество это в 1907 – 1909 было создано. Движимое и недвижимое имущество Леденцова долго переводили в деньги, акции, и сформировали эндаумент**, на доходы от которого ежегодно существовало это общество. Были созданы комиссии, которые рассматривали заявки от ученых, исследователей, изобретателей. Весь эндаумент составлял 1 млн 700 золотых рублей.

**Примечание «Репное»:
Эндаумент (англ. endowment – дар) – целевой фонд, предназначенный для использования в некоммерческих целях, как правило, для финансирования организаций образования, медицины, культуры. Эндаумент наполняется преимущественно за счет благотворительных вкладов.

Любовь Стрельникова: Знаменитый фонд Династия Дмитрия Борисовича Зимина – та же система. Он продал свою долю в компании «Билайн», разместил деньги на Западе, из солидной части сформировал эндаумент, и на ежегодные проценты от этого неприкасаемого капитала он осуществлял деятельность по поддержке науки. Мне кажется, это едва ли не единственный пример после Леденцова.

Генрих Эрлих: На Западе таких много. А в России нет. У нас сейчас общая идеология какая: все должно быть на самофинансировании, лишь бы любые затраты скинуть с бюджета.

Любовь Стрельникова: В результате наука начала коммерциализироваться.

— В столице повально наблюдается мода на дополнительное образование в сфере гуманитарных дисциплин: курсы и школы словесности, литературные клубы, кружки письма, а как обстоят дела с естественнонаучным направлением?

Любовь Стрельникова: Надо понимать, что для них не надо ничего – бумага, книга, карандаш. Или проще – книга, место, сиди и рассуждай. А для естественных наук нужны лаборатории, в этом проблема. Кружки моделистов-конструкторов были всегда. А вот если мы хотим кружок юных химиков, уже не получается: это техники безопасности, проблемы с реактивами, оборудование. Поэтому, если мы говорим о дополнительном образовании, это как правило робототехника, создание разного рода моделей.

DSC_8162.jpgЧто же касается популяризации естественных наук, мы видим публичные лекции в городах, ученые рассказывают про современную науку, про области естествознания. Огромное количество фестивалей: фестиваль МГУ «Наука ноль плюс» стал теперь всероссийским, Фестиваль актуального научного кино 360’ (два года подряд был организован и в Воронеже Школой «Репное». – Прим. авт.), «ФАНК» и «ДНК» (ДНК – дни научного кино, дочерний проект кинофестиваля «ФАНК»), какие-то научные бои. Научное кафе – одна из форм, когда ученые встречаются с журналистами для обсуждения. Выставки разного рода, направление science art, и конечно, потихоньку возвращается на полки магазинов научно-популярная литература. По преимуществу это западные авторы, но уже есть и блестящие отечественные. В советское время пропаганда науки была заботой государства. Снимали фильмы, мальчишки ими вдохновлялись и хотели стать физиками, генетиками, биологами. И книги издавали, и общество «Знание» было, и ездили по всей стране. Сегодня в этой области происходит ренессанс, и это дает нам шанс увидеть в российской науке будущего новые яркие имена.

Беседовала Ирина Трофимова

Вернуться