«Зимний путь»
Главная > Медиа > Новости > Эксперты > «Зимний путь»
6 Апреля 2015
«Зимний путь»
Шпаун
За редкими исключениями, большинство рассказов о цикле песен «Зимний путь» цитируют мемуары поэта Шпауна, вышедшие через тридцать лет после смерти Шуберта, с которым его соединяла дружба. По свидетельству Шпауна, начало 1827 года застало композитора в состоянии крайней подавленности. Однажды он пригласил Шпауна на домашний концерт к общему другу, добавив при этом ставшее хрестоматийным «...я вам спою несколько ужасных песен. Они меня утомили сильнее, чем какие-либо другие». Далее следует рассказ о том, что на очередной «шубертиаде» сам автор «трогательным голосом» пропел «весь «Зимний путь» друзьям и озадачил их кромешным пессимизмом колорита, царящего в этом сочинении. Собравшиеся – товарищи, почитатели и сателлиты Шуберта – не поняли и не приняли цикл, прореагировав на него со сдержанной опаской; кроме (как пишет Б. Г. Кремнев в романе из серии ЖЗЛ) поэта Майрхофера, нежно привязанного к Шуберту, и знакомого с меланхолией не понаслышке: восемь лет спустя Майрхофер выбросится из окна и скончается, проведя несколько часов в агонии. Назвать собственное произведение «ужасным» представляется самоуничижением или рисовкой: ни к одному, ни к другому Шуберт не был склонен. В оригинале воспоминаний Шпауна, говоря про новые песни, он пользуется прилагательным schauerlich – по-немецки так описывают нечто, вызывающее у тебя дрожь или мурашки: мороз по коже. От песен, составляющих «Зимний путь», и правда кровь стынет в жилах, а страх дружит с холодом во многих языках: по-русски мы часто говорим о леденящем ужасе, от которого прошибает холодным потом. 

«Зимний путь» создавался в два приёма – в феврале, а затем в октябре-ноябре 1827 года. Шуберту только-только исполнилось тридцать, а жить осталось – год с небольшим; он угнетён и сильно болен, его мучают чудовищные мигрени.

Обнаружив первые двенадцать стихотворений цикла Die Winterreise «немецкого Байрона» Вильгельма Мюллера, Шуберт, четырьмя годами ранее уже написавший на его стихи свою «Прекрасную мельничиху», создаёт цикл из двенадцати «жутких» песен, ставя под последней слово Fine («конец»). Некоторое время спустя он узнает, что оригинал Мюллера вдвое длиннее, и стихотворения там идут в порядке, несколько ином, чем было в первоначальной версии, что существенно меняет драматургию цикла. Шуберт оставляет очередность своих песен неприкосновенной, осенью 1827 года дописывает вторую половину, убирает артикль из заглавия, что превращает его из частности – в нечто обобщенное, с эффектом «массового поражения», и объединяет двадцать четыре песни в «Winterreise» – подробное и страшное турне по состоянию депрессии.

«Зимний путь» появился в мире, где волшебству и ужасам было больше места, чем в сегодняшнем: помимо рождения шубертовского цикла, 1827 год ознаменовался сенсацией, произведенной в Париже первым завезенным в Европу жирафом; в том же году колесный деревянный пароходик впервые пересекает Атлантику, а в английском городе Стоктон-он-Тис начинают продаваться серные спички под маркой «Lucifer’s». Над австрийской столицей разлитая в воздухе жуть свернулась сгустком: смерть была там гораздо более обиходна, чем мы можем сейчас представить. За время очень короткой жизни Шуберта население Вены выросло на треть; город задыхался от запаха скисшей пищи, помоев и испражнений, был заполнен бродячими собаками. Периодические наводнения, эпидемия холеры 1831 года, массовые смерти и связанный с ними рутинный городской церемониал – бесконечные похоронные процессии, торжественные погребения, исполнения реквиемов – все это делало смерть привычной, и закрепляло за Веной образ «нехорошего места», наэлектризованного страхом и плохой габсбургской наследственностью. Загородные поездки, предпринимаемые Шубертом при каждой возможности – не просто романтическая дань природным красотам или увеселение: безвылазно жить в городе, отстроенном на римских катакомбах, где, сваленные в кучи, лежали тысячи трупов в разной степени декомпозиции, было объективно страшно. При этом в той же Вене, где «…каждый, вдыхая, использовал воздух, незадолго до этого содержавшийся в чьих-то лёгких», где нормой жизни были процессии факельщиков, затейливо и нарядно убранные черным крепом и белыми лилиями, (все в том же 1827 в такой процессии участвовал сам Шуберт – хоронили Бетховена) – в этой же Вене разворачивалась та панорама изящных увеселений и утонченного гедонизма, которую мы привыкли воображать, говоря «Вена» и водружая ломтик «Захера» на серебряную ложечку. Танцы в турецких шалях, платья с кипенными воротниками и рукавами-баллонами, карнавальный сезон, протянувшийся сквозь отчаянную зиму от Нового года вплоть до самого Поста, офицеры в цветной форме, фрукты на льду, шампанское – целые реки шампанского. Особенно щедро оно лилось на «шубертиадах» – вечерах, где молодые интеллектуалы декламировали Гомера и Эсхила в лицах, играли в шарады, вели политические диспуты и танцевали; где Шуберт, герой и бог своей компании, играл сочинённое накануне, а чаще  – часами импровизировал вальсы, под которые кружили барышень в лентах его друзья с фамилиями, похожими на раковые опухоли: Хольцапфель, Грильпарцер, Хюттенбреннер.
 
Шуберт
Очень взыскательный к себе, Шуберт, кажется, был почти полностью равнодушен к тому, чтобы написанное было исполнено, издано или просто материально сохранено. Громадное количество его музыки утеряно, самое известное произведение – не окончено, а большинство крупных работ не увидели света при жизни автора; популярнейшая у слушателей ныне «Вечерняя серенада» была написана походя, «девушке в альбом», а услышав ее сыгранной, Шуберт растерянно произнес «воистину, я не думал, что это будет так красиво». Покладистый и мягкий в обращении, но несгибаемый относительно того, что было для него важно, Шуберт, согласно расхожему мнению, провел последние годы жизни в состоянии черного отчаяния: поздние произведения в самом важном для него – песенном – жанре свидетельствуют об этом довольно красноречиво. На самом деле это не совсем так: между двумя половинами «Зимнего пути»  – приятная поездка в Грац, бесшабашные шубертиады и опера «Граф фон Глейхен» на довольно смелый сюжет о свободной любви рыцаря-двоеженца.

И всё же сложно назвать музыку, регистрирующую состояние меланхолии точнее. Те, кто не был в ее «глухонемых владениях», могут посмотреть репортаж оттуда, разглядывая офорты Гойи, гравюры Дюрера или слушая «Зимний путь». Образцово романтическая поэзия Мюллера транслирует это с несколько меньшей силой; овеянная идеями странничества и неприкаянности, байронической разочарованности и отвергнутости миром, она – такой же типовой романтизм, как фамилия автора – типовая немецкость.

В отличие от «Прекрасной мельничихи», обладающей ясным, последовательно раскручивающимся сюжетом, «Зимний путь» если и располагает каким-то сценарием, то собирать его надо по крупицам из всех двадцати четырех песен, как из обрывков речи плачущего – историю его беды. Цикл начинается с конца сюжета, открывая занавес над уже происшедшей любовной трагедией: чем дальше, тем меньшее значение она имеет, служа скорее поводом для происходящего, чем его причиной. Если попытаться восстановить событийный ряд, он окажется разрознен, и не будет блистать оригинальностью: молодой человек прибывает в незнакомый город в разгар тёплого, идиллического мая. Там он знакомится с семьёй, которая предоставляет ему кров, и влюбляется в девушку, родители которой приютили его. Проиграв конкуренцию с более состоятельным ухажёром, он принимает решение глухой зимней ночью покинуть дом, оставив послание своей возлюбленной и пустившись в бесцельные скитания по ледяной пустыне. Бродя, он терзается воспоминаниями, философствует, испытывает ужасные физические лишения, сводит дружбу с чёрным вороном, заходит в занесенный снегом городок, размышляет о смерти и, видимо, мало-помалу мешается рассудком.

Картины природы, как часто бывает у романтиков, снабжают поэта обширным образным вокабуляром для описания различных градаций боли: ледяная корка, смирительным саваном одевшая ручей, вдоль которого четыре года  назад шагал жизнерадостный юноша из «Прекрасной мельничихи», холодный ветер, режущий лицо и рвущий с ветки мертвый лист, воющие псы, карканье воронья, кладбища, где земля взбухает от окоченевших человеческих останков.

Парадоксально, что, вынося идею движения в заглавие, автор «Зимнего пути» распоряжается драматургией так, что всё действие, то есть, всё то, что можно пересказать, остаётся за пределами вступительных титров. Именно это свойство мюллеровского цикла развито Шубертом до грандиозного масштаба: «Зимний путь» никуда не ведет и ниоткуда не уводит, это не дантово поучительное хождение по адским кругам, не Одиссея, грезящая целью, которую страшно позабыть, и даже не искупительное паломничество, в которое отправляли своих героев литераторы-современники Шуберта. Превращаясь в пыточное утюжение одних и тех же белых троп, в петляние среди бессмысленных верстовых столбов и дыбом вставших координат, «Зимний путь» последовательно расстаётся вначале с временным, а потом с пространственным континуумом. Как будто намеренно режется любая связность, арифметичность повествования – два и два в этом битом, расчерченном белым по белому мире не только не равны четырём, но в принципе не могут сложиться. Время здесь не идет, но лежит дымящейся грудой осколков: история героя начинается с конца, то и дело в валком киселе настоящего, будто помехи, простреливают куски прошлого, когда снеговая целина вдруг представляется герою майским лугом, на котором он, ползая, ищет весенние следы; в «Сединах», №14, он смотрит на собственную припорошённую инеем голову, силясь понять, состарился ли он, и сколько времени прошло с начала пути: свёрнутое улиткой на макроуровне всего цикла, время и в масштабе отдельных песен ведет себя как брошенный в неэвклидову геометрию детский паровозик: то и дело пускается вспять, разваливается кусками, слоится, вспучивается в неожиданных местах, разрушая саму идею пути как перемещения из A в B, и с невыносимой достоверностью воссоздавая состояние человека, кружащего на месте от ужаса.

Канонический перевод заглавия не вполне точен: говоря «Зимний путь», мы представляем дорогу, что было бы ближе немецкому «Weg», а «Winterreise» – это скорее «зимнее путешествие». Два этих понятия очень близки, но фокусируются на разном: путь подразумевает пункт назначения, путешествие – и есть назначение, оно – не способ добраться, но состояние души. Поэтому сюжета в традиционном понимании у «Зимнего пути» нет: для этой территории нет карты, покинуть её – невозможно. Тебя охватывает ощущение мучительного дежа вю, ты уже был в этой страшной местности, но многократно виденные ландшафты накатывают снова и снова, будто от горя привыкаешь говорить с собой одними и теми же словами, пробалтывая их в голове.

Если более ранним песням Шуберта свойственна куплетность, то есть форма, подразумевающая копирование замкнутых музыкальных построений с вариантными изменениями, то песни «Зимнего пути» тяготеют к трёхчастности. Куплетная форма, наиболее очевидная и натурная для песни, запускает в ней особый ток, вид движения, наблюдаемый человеком в природе: повторение одного и того же с эволюционным развитием. Трёхчастность в этом смысле работает поперёк естества: крайние разделы, обрамляя середину, повторяют друг друга, и развитие не свершается, приходя на исходную позицию. Такая форма массивнее, завершённее, симметрия сворачивает её в шар, безучастный к своей траектории.

Корректура второй части «Зимнего пути» занимала Шуберта «в моменты недолгих просветов сознания» в последнюю неделю жизни – кошмарные дни, во время которых он медленно умирал в доме своего брата, будучи не в состоянии принимать пищу, мучимый болью и рвотами. Велик соблазн усмотреть в ней музыкальную исповедь, что было бы огрублением. В первую очередь, шубертовский герой не умирает: он и хотел бы, но не получается. В одноименной песне метафорический «постоялый двор» – погост – оказывается переполнен, свободных могил не находится; седина, которая должна была бы приблизить старость, а вместе с ней и смерть, оказывается инеем, замаскировавшим по-прежнему чёрные кудри: никак не перепрыгнуть этот барьер, упрямая, трусливая плоть продолжает жить, ноги – идти, сердце – зачем-то биться. Пульсация, слышная в песнях «Зимнего пути», которая привычно трактуется музыковедением как поступь, «образ дороги», может быть воспринята как это сердцебиение: не желающий умирать кусок мяса, который опротивел тебе, потому что причиняет одну боль, но который ты несешь на себе, потому что не знаешь, как и куда выбросить.

«Зимний путь» воспроизводит состояние меланхолии вплоть до ее характерных физиологических аспектов: припадочные приливы сил, (№22, «Мужество» и №10, «Отдых») громкое, слышное тебе самому сердцебиение (№13, «Почта») трудности в соотнесении себя с собственными действиями, постоянный внутренний диалог: «Неужели это я? Неужели все это случилось со мной?» 

Именно поэтому то, что ожидает героя Шуберта в конце, гораздо страшнее смерти: романтической, похрустывающей ксилофонами смерти из тотентанцев Листа и Сен-Санса. По мере развития колорит делается все более пугающим, не случайно Шуберт переставляет местами стихи в оригинальном цикле Мюллера так, чтобы после отказывающей герою Смерти (№21, «Постоялый двор») на него напал богоборческий делирий внезапной бодрости (№22, «Мужество»), а затем – уже чистое безумие, в котором он созерцает на небе три солнца одновременно, как в худшем из апокалиптических снов (№23, «Мнимые солнца»). Однако поражает то, что этот нарастающий ужас несет с собой не апофеозный грохот смерти, не истерику или похоронные колокола: чем ближе к концу цикла, тем сильнее все тонет в ватной белизне, амнезическом вакууме, сжирающем черты, слова и события. В конце пути герой оказывается не перед лицом смерти, но попадает в тихое анестезированное лимбо: пограничную зону, из которой нельзя выйти. Выровненный колорит, пустоты, поедающие форму, общая заторможенность музыкального процесса: тут все притуплено, все размагничено, ты позабыл, что хотел сказать, потому что не помнишь, что такое – «хотеть», не знаешь, куда ты идешь, потому что самое «куда» предполагает движение. Ты замолкаешь, ты теперь согласен: на всех табло выставлены ноли, время остановилось не потому, что пришёл день гнева, а потому, что тебе все равно.

Чувство тотального автоматизма, равнодушия, которое окутывает все фронтом сплошной матовой белизны – так или иначе его пытаются описать все, кто прошёл через состояние медицинской депрессии. Цикл кончается вопросительным знаком: наползающий вакуум проедает и в музыкальной, и в поэтической ткани зияющие дыры, оставляя ощущение tabula rasa, вязкого слабоумия, которое невозможно стряхнуть.

Скрипучий флюгер, зарево во всё небо, демонический двойник в зеркале: при этом самым страшным, эссенцией хоррора оказывается босой старик с шарманкой из завершающей песни цикла. Выгоревшая добела, сама себя не узнающая, словно охваченная деменцией, мелодическая линия буксует на каждом повторении органного баса, словно у нее прокручиваются колёса. Как любая имитация живого, механическая музыка из коробки с ручкой предстаёт чем-то абсолютно инфернальным. Находя в юродивом старике образ отвергнутого обществом художника, тот же Кремнев пишет: «Трагическая судьба шарманщика  – это судьба самого Шуберта. Он прекрасно сознавал это». Однако если и отождествлять героя цикла с автором, то он превращается скорее не в шарманщика, а в шарманку: когда не хватает сил умереть, можно уходить по частям, как после лоботомии: можно начать хотя бы с превращения в машинку, в ящик с музыкой, скрипящий посреди ядерной зимы. Зло у Шуберта не торжествует, воздевая к грозовому небу когтистые пальцы: нет, зло обыденно и тривиально, оно уныло и штамповано, и помещается на валике.

«Зимний путь» удивительно легко укладывается в парадигму современного искусства: от эстетики «новой простоты» до широко известных примеров из кинематографа. Эта обескровленная, незащищенная от шума, безразличная к собственной участи музыка, будучи тиражируемой, мгновенно превращается в пошлость: чем чище поверхность, тем быстрее на нее налипает копоть. Однако уже почти сто лет в её недрах медленно творится неостановимая реакция: соприкасаясь с любым материалом, она кристаллизует его под себя, как мистический «лёд девять», заставляя радировать свой беззвучный смысл.

Источник: lucente-agency.ru

Вернуться